ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
О том, чего только не измышлял народ, когда он был невежественным и суеверным

Рассвет был ясный и холодный.
По дороге, пролегавшей среди полей Айгедзора, шла грузовая машина, груженная бочками. В кабине рядом с шофером сладко дремал завернувшись в теплую шубу, заведующий колхозным складом Паруйр.
Машина, резко вздрогнув, вдруг остановилась. Толчок был так силен, что Паруйр едва не разбил своим большим мясистым лбом стекло кабины.
- Что случилось? — вскинулся он.
- Погляди — вода.
На белые, покрытые снегом поля с грохотом и ревом катился с гор мутный, бурный поток. Он пронесся под самым носом машины и... исчез, словно призрак. Только влажный широкий след на снегу и говорил о том, что все это не было сном.
Еще не совсем рассвело, иначе Паруйр, может, и заметил бы, как бешено мчавшаяся вода несла на своем гребне школьную сумку его пропавшего сына... И он не смог бы не узнать ее! Второй такой дорогой кожаной сумки в Айгедзоре ни у кого не было.
Паруйр не был суеверен, но при виде этого необычайного потока сердце его сжалось от страха, и тайком от шофера он даже перекрестился: «Будь ты проклят, злой сатана! Что это такое?»

ГЛАВА ВТОРАЯ
О том, как мечтаешь о солнце, когда вокруг темно и туманно

От страха Асо онемел. Он стоял по колени в воде.
- Ты, что, окаменел? Скорей выбегай! Спасать надо! — крикнул Ашот, стоявший у входа в пещеру.
«Спасать»! Это слово ошеломило мальчика. Не унес ли поток товарищей?
Но не успел Асо, шлепая ногами по воде, выбраться из пещеры, как поток прекратился. Бурля и клокоча, он словно удрал от них и с таким грохотом скатился с нижних скал, что задрожала земля.
Вытаскивать кого-либо из воды не пришлось. Так же, как замешкавшиеся рыбки бьются об обнаженное дно реки, когда перехватывают ее русло, так и здесь, на склонах ущелья, барахтались ребята, выброшенные потоком из пещеры.
- Нога моя, нога! Спасите!.. — раздался в сумраке ночи плачущий голос Саркиса и вслед за ним — тоненький, отчаянный возглас Шушик:
- Умираю!..
Спотыкаясь, Асо побежал вниз, больно ушиб ногу, но не остановился.
- Иду, Шушик! — кричал он девочке, которая, в панике убегая из пещеры, поскользнулась и упала. Она лежала, ухватившись за куст, и слабо стонала.
- Не бойся, — наклонился к ней Асо, поднял ее и на руках перенес на сухое место.
- Гагик! Гагик!.. — в тревоге повторял Ашот.
- Ну, чего ты раскричался? Я холодный душ принимаю! — с деланным спокойствием отозвался мальчик. На лице его был ясно написан перенесенный испуг, но кто бы в темноте мог заметить это? — Иди-ка лучше сюда, перенесем Саркиса, — позвал он Ашота.
- Ну хорошо, все живы!..
Ашот с облегчением вздохнул, но сердце его все еще бурно билось: так велико было перенесенное потрясение. Да и как не испугаться человеку, если в минуты самого сладкого сна он вдруг оказывается во власти чудовищного потока?
Когда вода хлынула из глубины пещеры, она залила главным образом тех, кто спал в центре пещеры, у костра. Одежда Ашота и Асо, лежавших поодаль на возвышении, осталась почти сухой. И сейчас мальчик, не колеблясь, снял с себя рубаху и теплую фуфайку и заставил Шушик переодеться.
- А теперь, — почти приказал он ей, — теперь пляши, прыгай! Не стой на месте. Ну, прыгай, прыгай! Я сейчас приду.
И он побежал на помощь товарищам. Втроем они с трудом подняли и перенесли к месту, где сидела Шушик, мокрого, задыхающегося Саркиса.
Кряхтя под его тяжестью, Гагик говорил:
- И зачем, скажи, ты такой длинный вытянулся? Милый мой, да целы ли твои косточки? Целы? Ну и хорошо, крепись! Все хорошо будет...
Саркис, должно быть, впал в бесчувственное состояние, он ни на что больше не жаловался.
- Растереть его надо, — предложил Асо. — А ты что сидишь? — обратился он к Шушик. — Не сказал я тебе, пляши!
- Я устала... Сколько же можно плясать? Но Асо настаивал;
- Зимою в лесах, когда начинаются холода, все наши пастухи пляшут, чтобы не замерзнуть.
И Асо начал на губах наигрывать плясовой мотив, что-то вроде лезгинки.
И, взявшись за руки, все начали кружиться и подпрыгивать, хоть на сердце было тревожно и мрачно.
Если бы в эту минуту какой-нибудь охотник посмотрел сюда с вершин, окружающих ущелье, он подумал бы, вероятно, что и в самом деле существуют на свете черти: по ночам они выходят и пляшут среди камней.
Ночь была холодная, промокших до костей ребят плохо согревала пляска, и Асо выступил с новым предложением.
- Ребята, — сказал он, — легкие со спины стынут. Надо спины согреть. Давайте будем дуть в спину друг другу. Вот так... — И, прижавшись губами к спине Ашота, он что было, сил начал дуть.
- Ох, обжег ты мне спину! — весело вскрикнул Ашот. — Ну-ка, Шушик, подставь свою! — И он начал согревать Шушик, Гагик — Асо, а Шушик усиленно дула в спину Саркиса.
- С ногой твоей что слу... слу... чилось? — спросила она Саркиса. Язык не повиновался девочке.
- Сломалась, — плача, ответил Саркис.
- Пошевели, пошевели руками, не ной, ничего у тебя , не сломалось! — загремел Ашот.
Саркис вздрогнул, оживился и начал беспорядочно махать руками.
- В-в-выдержим до рассвета? — спросила Шушик и вдруг заплакала. Ей показалось, что всем им грозит смерть. Умрет и она, не увидев матери...
- Не бойтесь, — успокаивал друзей Асо, — скоро рассвет. Посмотрите на ту звезду. Это Карван-гран — Грабитель караванов. Звезда эта выходит на небо перед зарей, А ниже, с вершины той скалы, на нас смотрит Утренняя звезда. Через полчаса рассвет. Не бойтесь, пойдемте под скалу.
И ребята зашагали по направлению к скалам. Под навесом одной из них Ашот нашел довольно глубокую сухую впадину и уложил в нее Саркиса, который, всей своей тяжестью повиснув на товарищах, едва доплелся до нового места.
- Асо, не придумаешь ли ты, как развести костер? — спросил Ашот.
- Нет, куро... Все унесла вода: и кремень и огниво. — Пастушок постоял, опустив голову, помолчал немного и добавил: — Придется еще поплясать... А когда рассветет, мы что-нибудь придумаем.
И, чтобы заставить товарищей двигаться, он снова вытащил из-за пояса свою свирель. Зазвучал лихой плясовой мотив.
Стынущие от холода ребята вдохновились, они опять закружились, положив руки друг другу на плечи. Кровь быстрее побежала по жилам.
Вскоре, однако, все обессилели.
- Крепитесь, светает уже, — подбадривал товарищей Ашот.
Вот золотой луч осветил белоснежную шапку горы, она заискрилась, засверкала.
Ребята, совсем было оцепеневшие и онемевшие, подняли головы. Солнце всходило, накидывая багряный покров на вершины малоазиатских хребтов. Серебром заблестели поля вечного льда на их склонах. И, словно отразившись в душах детей, яркие солнечные лучи оживили их своим светом и теплом...
- Солнце!.. Солнце!.. — повторили они за Асо, и надежда вновь ощутить всю прелесть этого чудесного мира воскресла в их сердцах.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ
О том, что друг познается в беде

Так встретили наши ребята восемнадцатый день своего плена. Первым встал и
расправил онемевшие конечности Ашот. Он видел, как пастушок-курд молился солнцу, но нашел в себе достаточно такта, чтобы сдержаться, не высмеять мальчика.
- Давай, Асо, соберем побольше сухих листьев и травы.
Оба с трудом держались на ногах. По худым телам пробегала холодная дрожь. Лишь сделав большое усилие, мальчикам удалось преодолеть слабость и заняться товарищами, находившимися в еще худшем состоянии.
Набрав сухих листьев, Асо и Ашот с головой засыпали ими Шушик, Гагика и Саркиса.
- Ну вот, теперь они согреются, — с удовлетворением сказал Ашот. — А все-таки огонь нужен. Неужели так-таки и нет способа развести костер? Ведь если мы останемся без огня, то можем пропасть, схватим воспаление легких...
- Способ есть. Только надо поискать чертов палец.
Чего-чего, а этих «чертовых пальцев» — черных кремней, обсидиана, — в Барсовом ущелье было вволю. Ребята быстро нашли их, и Асо стал извлекать из теплой куртки Ашота клочки ваты. Но как ни бил пастушок ножом по кремню, высекая из него искры, вата не загоралась, она отсырела.
Вскоре солнце окончательно вышло из-за гор и поднялось на небесный простор.. Холодные скалы начали разогреваться, а на валежнике подсыхала роса. На этих защищенных от ветров солнечных склонах ноябрьское солнце днем греет горячо, так, как летом на севере.
Ашот и Асо расстелили на камнях влажные куртки и молча разглядывали свои истощенные тела.
Асо и прежде был худым. Теперь же от него оставались только кожа да кости.