ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
О том, как многие простые явления природы могут показаться чудом, если не умеешь их объяснить
По сравнению с новой бедой все пережитое прежде казалось ребятам пустяком. Они потеряли товарища. Что перед этим голод, холод, угроза гибели? Без Ашота они словно осиротели.
— А как я из-за всякой ерунды дразнил его, как старался осмеять самый мелкий его недостаток! — всем сердцем сокрушался Гагик. — Был бы он сейчас тут, пусть хотя бы до свету речи говорил, пусть с утра до вечера делал бы замечания!
И — удивительное дело! — как ни старался Гагик припомнить у Ашота хоть какой-нибудь серьезный недостаток, он не находил его.
Шушик сидела, охватив руками колени, и тихо плакала. Пастушок Асо мягко уговаривал ее:
— Усни, хушкэ Шушик, поздно.
Но могли ли они уснуть?
Едва взошло солнце, ребята были у Пещеры барса и зажигали свои факелы.
— Саркис, не лучше ли тебе с Шушик остаться здесь и поддерживать огонь? — посоветовал Гагик.
— Нет, я в долгу перед Ашотом. Я должен пойти во что бы то ни стало, — твердо заявил Саркис.
И товарищи не смогли пройти мимо высокого чувства, родившегося в сердце этого мальчика.
А Шушик? Она предпочитала идти с товарищами навстречу любой опасности, чем в томительном ожидании оставаться у входа в пещеру. Однако, вновь увидев мрачные, со впадинами и выбоинами стены, девочка испугалась. Ей показалось, что это ниши — жилища сказочных драконов или логова неведомых зверей. Пропустив товарищей вперед, она робко плелась в хвосте.
Держа над головами пылающие лучины, ребята, как и накануне, пошли вперед по мрачным ходам. «Эй, Ашот! Эгей, эй, эй!» — гулко разносилось под сводами ходов и гротов.
Когда они пришли к месту, где ходы разветвлялись, Гагик сказал:
— Вчера мы пошли направо, по широкому ходу, сегодня придется исследовать левый.
Товарищи согласились, хотя по-прежнему считали, что Ашот не мог выбрать этот узкий и мрачный туннель. Не знали же они, что их самолюбивый друг не остановится ни перед чем.
Почти ползком, часто спотыкаясь и обдирая о камни колени, пробирались они по этому трудному ходу, осматривали его стены, но никаких следов Ашота не находили.
— Стойте! Вот мысль так мысль! — вдруг ударил себя по лбу Гагик. — Ашот не делал пометок на стенах, забыл, но ведь должен же он был бросать на землю догоравшие лучины, а?
— Конечно... Как начинали жечь пальцы, должен был бросать, — согласился Асо.
— Ни одной лучинки больше чем на сто шагов не хватит. Хорошенько глядите себе под ноги...
Теперь ребята шли, низко согнувшись даже там, где в этом не было необходимости. Они освещали каждую ямку, каждый выступ, но остатков обгоревших лучинок видно не было.
— Вернемся, — распорядился Гагик. — Ход сужается так, что мы не пройдем.
Но Саркис так горячо желал напасть на след Ашота, что, не слушая Гагика, продолжал идти вперед.
— Вернись, Саркис!
— Ишь, как разгорячился! — улыбнулся Асо.
— Человеком становится, — прошептал Гагик.
Он только было открыл рот, чтобы снова позвать Саркиса, как услышал его крик:
— Нашел, нашел! Идите сюда!
Товарищи кинулись вперед. В руках у Саркиса была маленькая, с мизинец, обожженная щепочка.
— Идем! След нашелся, идем! — взволнованно повторял Саркис. Он так покраснел, так обрадовался, точно не огарок, а самого Ашота нашел.
— Ашот, эй, Ашот! — загудели высоко под сводами звонкие голоса.
— Глядите, целая лучинка! — воскликнул Гагик. — Из-за пояса, должно быть, выпала. Асо, ты помогаешь Шушик? Помогаешь? Взял у нее лучины? Ну, молодец. Идите же за мной.
...Но где же был в это время наш храбрый и гордый Ашот?
Когда, пройдя через узкий проход, он вошел в большую и светлую пещеру, то, как помнит читатель, услышал хохот, который испугал его и заставил остановиться. От ужаса волосы у мальчика встали дыбом, колени ослабели. «Кто это? Не сошедший ли с ума старый отшельник?»
Это было первой мыслью, промелькнувшей в его голове, но серьезно, конечно, он не мог этому поверить. Мальчик повернулся и хотел было убежать назад, в узкий ход, из которого только что вышел, но побоялся. Здесь, подумал он, его могли легко бы схватить. Не повернешься, не выскользнешь! Поди, защищайся огнем или топором!
В противоположной стороне пещеры виднелся вход в широкий коридор, конец которого озарялся светом, падавшим, по-видимому, из какой-то расщелины. Вот где можно спастись. И, размахивая топором и высоко над головой держа свой факел — пук горящих лучин, — Ашот бегом пересек пещеру.
В коридоре он остановился и оглянулся. Его никто не преследовал. Он крикнул и, затаив дыхание, прислушался. Только эхо...
Ашот немного успокоился, но страх, такой страх, какого он еще никогда не испытывал, не покидал его.
В коридоре было светло, но свет падал сверху, из какой-то щели, находившейся очень высоко в своде. Ах, если бы добраться до нее и еще разок взглянуть на белый свет! Как мало ценил он до сих пор ослепительный солнечный свет, который все вокруг озаряет радостью!
Надо вернуться, надо выйти из этой подземной темницы на свободу, в... Барсово ущелье.
При этой мысли мальчик горько улыбнулся. Каким пустяковым казалось теперь то бедственное положение, В котором они очутились, попав в Барсово ущелье! До сих пор они считали его тюрьмою. Но вот она, настоящая тюрьма!.. Они все время стремились выйти из Барсова ущелья на свободу, но теперь ему казалось свободой именно Барсово ущелье, с его чистым воздухом, звенящими ветрами, освещенными солнцем рыжими скалами.
Ашот пошел назад, но едва сделал несколько шагов, как снова раздался страшный хохот, и снова все мечты мальчика разлетелись.
Дорогу он, однако, не потерял. Удивительно легко ориентируясь во всякой обстановке, Ашот мог бы безошибочно найти выход из пещеры, несмотря на бесчисленные разветвления и лабиринты.
Но дело было в том, что страх, охвативший мальчика, сковал его решимость, и пойти в ту сторону, откуда доносился хохот, он не решался. А значит, и не мог вернуться.
Оставалось одно: идти в обратную сторону, не зная, куда ведет эта дорога.
Большим, мрачным зеркалом блеснул в свете факела водоем. Черным драконом-вишаиом лежал он у таких же черных стен пещеры.
Увидев воду, Ашот вздрогнул и отступил. Но идти назад было невозможно: там ждал его созданный больным-воображением сошедший с ума отшельник...
Осветив водоем, Ашот остановился как вкопанный: здесь, образовав тупик,, ход замыкался.
Что было делать?
Найдя нишу в одной из стен, он присел в ней. Здесь не было холодно, какое-то неприятное чуство давило, словно со всех сторон подходила и грозила неведомая опасность. Пожалуй, взрослый, мужественный человек и тот не выдержал бы.
Ашот поднялся и вернулся к концу широкого коридора, куда проникал свет. Но и здесь уже таилась мгла. Значит, за стенами пещеры наступает вечер?
Мальчик жалобно вскрикнул. Было так жутко, что он, пожалуй, потерял бы разум, если бы не призвал на помощь сознание и волю. Надо встряхнуться, взять себя в руки!
Да и чего он, в самом деле, боится? Ведь знает, что никаких чертей и духов нет и не может быть нигде, даже в таких мрачных подземных мирах. Чего же тут страшного? А если и бродит здесь какой-нибудь сумасшедший старик, то в этом нет ничего ужасного. Огонь и топор имеются. Нет, пустяки, надо пойти назад — не каждый же сумасшедший нападает на людей.
Так рассуждал Ашот, стараясь успокоить и подбодрить себя, когда вдруг заметил, что факел в руках у него догорает, а за поясом лучин больше нет. Вероятно, потерял по дороге, а может незаметно и израсходовал.
И страх, смешанный с безнадежностью, снова овладел им. Ашот сразу ослабел, руки опустились.
Сев на камень, он тяжело задумался. Оставалось одно: провести здесь ночь, а завтра днем попытаться уйти по знакомому ходу. Днем-то хорошо! То тут, то там сквозь вдели в горе в пещеру проникает свет. Даже в самых темных участка пути часто мелькают полоски света, и они придают силы. Свет — это жизнь, надежда.
Он вернулся в знакомую сухую нишу и устроился в ней, свернувшись калачиком. Последняя лучинка догорела и с треском потухла. Темно, ни зги не видно. Где-то однотонно и тоскливо капает вода: цылт, цылт, цылт...
Этот монотонный плеск так подействовал на Ашота, что веки мало-помалу отяжелели, закрылись, и вскоре он уже спал крепким сном. И хорошо, что спал — это избавило его от многих переживаний и ужасов.
То ли устал Ашот чрезмерно, то ли ослабел от пережитого, но он долго не просыпался. Сон был тяжелый, и иногда мальчик вскрикивал, вскакивал, но, не вполне проснувшись, засыпал снова.

Какой-то шорох разбудил Ашота. Он вскочил, и совсем еще сонный, потрясая топором, закричал:
— Прочь, не то голову расшибу!
Оказалось, однако, что «расшибать голову» некому.
Стряхнув сон, Ашот вспомнил все, что с ним произошло, и ужасное, томящее чувство охватило его. Он сделал несколько шагов к озерцу, слабо поблескивавшему в сумраке, хотел умыться, но черная вода выглядела так мрачно, что не хватило духу подойти к ней.
Вдали виднелись блики света, падавшего из недосягаемой щели в своде коридора. Вероятно, солнце поднялось уже довольно высоко.
«Что-то делается сейчас с товарищами? Должно быть, перепугались, растерялись... Шушик плачет», — взволнованно подумал он и почувствовал угрызения совести.
Далеким воспоминанием казалось ему сейчас все, что осталось за стенами пещеры, даже товарищи. Только беленькое бледное лицо Шушик с рассыпавшимися по нему веснушками, с глазами, в которых словно горело солнце, с мягкой улыбкой, вставало перед ним все ярче. И теплее становилось от этого на душе.
«Ну, пойду, жаль их, — окончательно решил он. — Интересно, чем занят сейчас мой сумасшедший старик отшельник? Да ну его, пойду».
Но он не сделал еще и нескольких шагов к пещере, откуда доносились те странные звуки, как наверху возле щели в своде мелькнула какая-то тень и кто-то сказал ясно и четко: «Сплю, сплю», а затем крикнул что-то резко, неразборчиво.
Ашот в ужасе отбежал назад, споткнулся о камень и упал плашмя. С трудом приподнявшись, он увидел, что лежит над темным отверстием в полу пещеры. Из отверстия остро пахло угаром.
От этого запаха голова у Ашота стала такой тяжелой, что он с большим трудом поднялся и, отойдя немного в сторону, сел на камень. Все поплыло перед его глазами, смешалось, помутилось в голове. Он потерял сознание.
В это время ребята прошли наконец через самый узкий коридор и, вступив в большую светлую пещеру, внимательно осматривали ее, надеясь найти следы Ашота. И вдруг в сумраке, царящем под сводами, фосфорически блеснули два больших глаза, послышался хриплый, напоминающий кашель звук.
Все в ужасе попятились, только Асо спокойно улыбнулся.
— Не бойтесь, это филин, — сказал он и, подняв камешек, кинул им в птицу.
Филин бесшумно расправил крылья и вылетел в широкий коридор.
По этому коридору ребята вышли в тот светлый угол пещеры, где Ашот услышал слова «сплю, сплю». Здесь, высоко под сводами, виднелась масса каких-то темных точек.
— Гагик, твои старые знакомые! — засмеялся Асо, распознав летучих мышей, приютившихся тут целой колонией.
Голос пастушка разбудил нескольких маленьких сов. Они сорвались с места и вылетели в щель, белевшую вверху.
В нескольких шагах от этого угла пещеры ребята увидели небольшое темное озеро, а когда подошли к нему и подняли факелы, в глаза бросилась какая-то темная фигура, сидевшая в сторонке у стены.
— Ашот! — вскрикнула Шушик и, увидев, что он не движется, опустилась, ослабев, на землю.
— Ашот, Ашот! — трясли его за плечи товарищи. Но он не обнаруживал никаких признаков жизни.
— Давай отнесем его в тот светлый угол, — сказал Гагик и вместе с Асо приподнял Ашота.
— Шушик, Шушик без памяти! — в тревоге крикнул Саркис.
Асо вернулся и, наклонившись над девочкой, хотел осветить ее лицо лучинкой, но огонь сразу погас.
— Дай сюда! — Он вырвал из рук Саркиса другую лучину, но и она точно так же вспыхнула и погасла, едва Асо приблизил ее к земле.
Из какой-то дыры выходил одуряющий запах угара, от которого кружилась голова, стесняло дыхание.
Подняв Шушик, мальчики перенесли ее в тот же угол широкого коридора, куда из щели падал свет и где уже лежал Ашот.
Над ним склонился взволнованный Гагик. Глаза его тревожно сверкали.
— Жив, жив, дышит! — крикнул он товарищам.
— В самом деле жив? — пришла в себя Шушик.
— Погодите, я его разбужу. — И Гагик начал растирать Ашоту уши и даже бить его по щекам.
— Что ты делаешь? — возмутилась Шушик.
Она наклонилась над Ашотом и коснулась пальцами его широкого белого лба.
Мальчик наконец открыл глаза но, посмотрев на Шушик невидящим взглядом, снова опустил веки.
— Я это, я, Шушик,! — трясла его за плечи девочка.
Ашот очнулся, с трудом приподнялся и тихо сказал:
— Вы нашли меня? Не во сне ли я? Голова болит.

Не прошло и часа, как ребята уже сидели вокруг жарко пылавшего костра и мирно беседовали.
Ашот смотрел на рыжие, золотом горевшие на солнце скалы, на покрытую легкой дымкой Араратскую долину, и сердце его сжималось от радости. Как светел, как хорош мир!
— Ну, вот ты и догнал теперь Kaмo из Личка, — лукаво блеснув глазами, сказала Шушик и подмигнула товарищам.
— Не называй этого имени, не то снова вскочит и уйдет в темные миры, — погрозил ей Гагик.
— И в самом деле темные, — мягким и усталым голосом подтвердил Ашот.
То, что произошло с ним за эти несколько часов, казалось далеким-далеким воспоминанием. А сейчас мальчик был счастлив, что в этом чудесном мире он опять не один, а рядом со своими верными друзьями.
— Знаете, как тяжело было! — признался он. — Такой страх запал в сердце, какого я никогда не испытывал.
Вид у Ашота был немного виноватый и смущенный, но на губах у него играла улыбка, а глаза были мягкими и добрыми.
«Такой он гораздо приятнее. Не люблю, когда кричит и приказывает», — подумала Шушик.
— Почему же ты не вернулся? Заблудился? — спросил Саркис. Он впервые с такой любовью и уважением смотрел на Ашота.
— Я хотел вернуться, но отшельник стал у меня на пути, — смеясь, ответил .Ашот.
— Какой отшельник? Наш домохозяин? — обеспокоилась Шушик, испуганно вскинув на Ашота голубые глаза.
— Да, наш домохозяин. Должно быть, свихнулся от одиночества. Он рычал и хохотал в той светлой пещере.
— Ты его своими глазами видел? — спросил Асо.
— Нет, только голос слышал.
Пастушок улыбнулся.
— Филин это был, — спокойно сказал он и, поднявшись, пошел за хворостом.
— Вот те на! Да разве филин может смеяться, как человек?
— Асо и в самом деле спугнул филина, — подтвердила Шушик.
Ашот растерянно молчал.
— Ну, ты чего опешил? — засмеялся, глядя на него, Гагик.
— Эти звуки меня очень напугали, — признался Ашот, покраснел и искоса взглянул на Шушик. — Нет, Асо ошибается, там были люди, в этой пещере. Один даже, ясно сказал: «Сплю, сплю».
Асо, вернувшийся с охапкой веток в руках, тихонько смеялся. В свете костра ярко выделялся ряд ровных, красивых зубов да блестели белки глаз.
— И это был филин. Я их наслушался в лесах. Сначала тоже боялся, думал — черти. Смеются, свистят, скрипят, бормочут что-то. Обмануть хотят: «Сплю, сплю», а сами вот-вот накинутся. Отец мне потом объяснил и показал. Так что зря ты боялся.
Ашот нахмурился. Филины? Хорошо, что товарищи не видели, в каком он был состоянии, в какой пришел ужас. Стыдно было ему своей слабости, но и обидно, что он, сын охотника и сам немного охотник, не знал такой простой вещи — не знал, как кричат филины.
Даже испарина выступила на лбу у Ашота, так неловко он себя почувствовал. «Ну да, конечно, Асо всегда ночует в горах, в пещерах и слышит, как кричат филины. А мы с отцом по вечерам возвращаемся с охоты. Мы можем не знать», — утешал он себя.
— Ладно, не вешай носа! — сказал Гагик. — Мы не меньше твоего напугались. Попали в одну пещеру — не пещера, а больница: кто-то плачет, кто-то вздыхает, стонет. Ужасно было, не правда ли, Шушик? Я, например, парень вовсе не из пугливых, но прямо и страх и жалость брали, когда слышал, как люди мучаются. Сердце так и разрывалось. А ведь Асо опять скажет, что это филины да совы были.
— Нет, я никогда не слышал, чтобы совы плакали и стонали. Это были черти. — И пастушок со страхом посмотрел на вход в Пещеру барса.
Теперь рассмеялся Ашот:
— Вот это-то и были настоящие совы! Они плачут, как дети, пищат, как мыши, вздыхают...
— В самом деле? — так и подскочила Шушик. — Значит... значит, и мы...
— И вы! — подхватил Ашот. — Вы тоже вообразили, что пещеры полны духов. Вот что значит плохо знать природу! Получается, что, если бы вы были на моем месте, а я на вашем, никто из нас не испытал бы страха.
— А в общем, раз в этих пещерах нет никаких чудес, идем туда снова! Пора содрать с барса шкуру! Готовь факелы, Асо, а эти расколи ножом — тонкие не гаснут.
— Все равно гаснут. Когда мы хотели поднять Шушик, у меня лучина погасла и у Саркиса, — сказал Асо.
— Как же так? Почему? — удивился Ашот. — Погоди, где это было?
— Там, где ты потерял сознание.
— Там, где я... — задумался Ашот. — Да, да, я наткнулся на какую-то дыру в полу, и оттуда шел угарный воздух.
— И я нагнулся, и огонь у меня потух, — вмешался в разговор Саркис.
Ашот начал понимать что-то очень важное.
— Ты говоришь, Шушик в обморок упала? А я? Вот это загадка! Я ведь не лежал над этой дырой?
— Нет, ты сидел выше, у стены.
— Вот это-то и спасло меня, — сказал Ашот. — Углекислый газ тяжелее воздуха, он скопляется внизу, помните? Значит, мне грозила смерть, а вы спасли меня, да? И Саркис тоже?
— Как это — «Саркис тоже»? Когда бы не он, мы бы тебя совсем не нашли. Он напал на твой след, — сказала Шушик и обвела всех победоносным взглядом: «Что я вам говорила о Саркисе!»
Ашот не мог прийти в себя. Не мог разобраться толком во всем происшедшем. Просто чудо какое-то! Думал ли он, что когда-нибудь его будут спасать — да еще в подземных галереях — Саркис, которого он когда-то считал шкурником, Гагик с его давно всем знакомой трусливостью, эта слабенькая девочка, которую он вообще не принимал в расчет! Ведь по сравнению с ним все они были слабовольными и бессильными существами — так, по крайней мере, он до сих пор считал. Нет, тут какое-то недоразумение. По-видимому, он плохо знал своих товарищей, неверно оценивал их возможности. Легкое ли дело было войти в этот подземный ад? А они вошли. Где обрели они силы? Или, объединенные общей целью, его товарищи стали более мужественными, более стойкими, упорными? Бывает же, что, когда соединяешь слабые и гибкие прутики, они все вместе становятся стойкими и несгибаемыми, словно ствол дуба.
Некоторое время Ашот молчал, и товарищи чувствовали, что в душе его происходит что-то значительное. Да и сам он понял, что за эти несколько минут в нем многое переменилось.
Впрочем, нельзя сказать, что все это произошло именно сейчас. Характер Ашота менялся медленно и незаметно — каждый день, каждый час, а последние минуты были лишь завершением тех сорока дней, которые ребята провели в плену. Так подпочвенные воды Барсова ущелья, каждый час, Каждое мгновение накопляясь в глубине земли, достигают своего наивысшего уровня и вдруг вырываются наружу.
Все наставления, которые Ашот делал товарищам, особенно Саркису, он, оказывается, должен был сделать и себе. Он воображал себя бесстрашным и сильным, но жизнь показала, что без коллектива и он ничто.
И, словно подслушав эти мысли, Гагик осторожно, мягко сказал:
— А ведь верно, ребята: друг без друга мы бы давно пропали. Даже самый отважный из нас. Правда, Ашот? — И Гагик испытующе взглянул на товарища.
— Да, — тихо откликнулся Ашот. — Ну, что было, то прошло, — сказал он уже совсем другим тоном. Зажигайте факелы, берите оружие — идем на барса.
Он снова стал прежним Ашотом — отважным, мужественным, самоотверженным. В его глазах снова пылало воодушевление.
Видя, что товарищи колеблются, Ашот насмешливо
спросил:
— Совы, видно, здорово вас напугали?
— Нашел боязливых! — выпятив грудь, вскинулся Гагик. — Зря ты нас тащишь, вот что! Два дня мы по всем дырам и щелям лазили: нету твоего барса, ушел!
Саркис и Шушик поддержали Гагика, но Ашот с ними не согласился. Он считал, что после стольких мучений и тревог нельзя отказаться от поисков. Это значило бы уподобиться войску, которое, осадив крепость и понеся много жертв, в самый решительный момент вдруг теряется и отступает. Нет, АШОТ не из тех полководцев, которые так быстро отчаиваются. Но надо же прежде всего уговорить «войско»!
.Он опустился на колени у входа в пещеру и показал товарищам круглый след на песке. Отпечатки когтей зверя были четкие и вели в глубь пещеры. Назад барс не выходил.
— Ну, поняли? Убедились, что он там? — спросил Ашот. В голосе его звучал упрек.
— А может быть, он прошел через пещеру и вышел через Овчарню? — привел свой последний довод Саркис.
Ашот язвительно усмехнулся. Ну как объяснишь этим людям, что раненое животное не сможет одолеть такой крутой и длинный путь!
— Барс не мог далеко уйти, он где-нибудь совсем близко, в одном из темных углов. Должно быть, протянул ноги, — убеждал товарищей Ашот. — Когда вы шли там, разве коридоры не разветвлялись?
— Разветвлялись, — признался Саркис.
— Зачем же вы тогда говорите, что осмотрели все дыры и щели? Ну, идите за мной! Не будь я Ашот, если мы не принесем с собой в село шкуру барса.
Слова Ашота показались ребятам убедительными. Его воодушевление заразило их, и вслед за своим маленьким полководцем они снова вошли в пещеру.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
О том, как опасность рождает в людях решительность и отвагу
Ребята захватили с собой легкие и длинные копья, Ашот взял еще «палицу доисторического человека», Гaгик — топор отшельника, а пастушок — свой неразлучный посох. Шушик несла маслянистые еловые лучины.
Когда они остановились на разветвлении подземных ходов, Ашот спросил у товарищей:
— Вы проходили по правому коридору. От него отходят в сторону другие?
— Да, он вскоре разделяется на два.
— Ясно. Значит, барс не пошел ни направо, ни налево — оба коридора мы уже изучили: один я, другой вы.
Ребята пошли направо. Шагов через двадцать ход ответвлялся влево, и, не колеблясь, Ашот повел всех по этому новому для них пути.
Как много опыта ни приобрели они в своих путешествиях по подземным ходам, но безотчетный страх все-таки невольно сковывал сердца.
Да и не шуткой, в самом деле, был этот поход на барса. А ведь сейчас они почти наверняка могли его встретить. Все остальные гроты были уже осмотрены.
Гагик был очень серьезен, Саркис шел медленно, немного отставал, а Шушик, вглядываясь в лица товарищей, старалась понять, насколько же велика ожидающая их опасность.
Один только Ашот беззаботно насвистывал, всем своим видом показывая, что вся эта экспедиция для него дело пустяковое.
Вскоре на земле появились следы крови, и ребятам стало еще более жутко. Сосредоточенно, молчаливо пошли они по этим следам.
Ашот осветил стены пещеры, пол, направил пламя факела вправо и вдруг, вздрогнув, попятился. В одной из ниш блеснула пестрая шкура зверя.
Ребята прижались к стене пещеры. В красноватом свете факелов шкура барса заискрилась, засверкала, словно королевская мантия из златотканой парчи, небрежно брошенная на черную землю.
Барс поднял голову и тяжелым взглядом мутных глаз посмотрел на незваных гостей. Он постепенно выходил из забытья. Еще таившиеся в нем силы заговорили, стали пробуждаться. Вот он пошевелил усами, поднял вдруг вздрогнувшую верхнюю губу, обнажив клыки.
По спинам ребят пробежала холодная дрожь.
Пещера в этом месте была довольно широкая, и они могли отойти подальше от зверя.
Дрожащими руками мальчики сжимали свои копья, а Шушик инстинктивно подняла с земли камень. Все напряженно ждали, что скажет Ашот.
— Не бойтесь, — прошептал он, но, снова взглянув на зверя, побледнел.
Расправляя когти и ударяя длинным хвостом о камень, барс готовился к прыжку. Сжавшись, как пружина, он всем телом припал к земле. Глаза ожили. В свете факелов они загорелись яркими огнями и выискивали жертву. Из пяти стоявших перед ним ребят он должен был выбрать кого-то и, согласно привычкам своего кошачьего рода, кинуться именно на него.
Вот тут-то и понадобилось ребятам то, что Ашот прочитал об охотниках и животных. Мальчик вдруг вспомнил, как на Малайских островах охотятся на тигра. Найдя зверя, туземцы окружают его и, размахивая копьями, начинают общий танец. Тигр смотрит и не может решить, на кого же напасть. А они с криком, шумом все теснее сжимают круг и кидают в тигра копьями.
И Ашот тотчас же принял решение воспользоваться этой тактикой малайцев.
— Двигайтесь! Двигайтесь, чтобы он не мог выбрать цель! — крикнул он. — Танцуйте «кочари»!
Потеряв от страха голову, ребята бессознательно повторяли за Ашотом все его движения, а Асо, выхватив свою неразлучную свирель, заиграл бурный танец.
Сумасшествием могло бы это показаться в такой критический момент. Но барс действительно смутился. Он не мог выбрать цель — двуногие скакали, как козы.
Способ самозащиты оказался правильным.
— Сжимайте круг, сжимайте! — командовал Ашот.
Зверь так растерялся от музыки и прыгающих огней что только головой мотал.
— Кидайте копья!
Четыре копья сразу взлетели в воздух, а камень из дрожащей руки Шушик упал на землю.
Зверь встал на дыбы и взревел. Одно копье вонзилось ему в бок. Древко наклонилось к земле и качалось при каждом движении зверя.
Ребята остались без оружия, только Ашот держал в руках тяжелую дубину, к концу которой был привязан большой камень.
— Берите камни, не бойтесь. И, главное, не переставайте двигаться.
Ашот был словно в лихорадке. Кровь отца, охотника, кипела в нем в эти минуты. Горящими глазами он следил за каждым движением барса и в то же время внимательно наблюдал за товарищами, не позволяя никому ни на мгновение задерживаться на месте.
— Сунь ему в пасть конец дубинки, отвлеки его! — крикнул он Асо.
Пастушок изловчился и воткнул в зубы зверю конец своего посоха. Барс схватил его и начал бешено грызть. А Ашот в это время скользнул в темный угол пещеры, подобрался к зверю сбоку и с размаху ударил его по голове своим тяжелым «молотом».
Барс сразу сник, ноги его судорожно дернулись, он безжизненно вытянулся.
— Видали, что сделал этот парень? — в восторге закричал Гагик, кулаком стукнув себя по груди. — Погодите, а может, он еще не добит? Дайте-ка я его...
Он вытащил из-за пояса топор отшельника, замахнулся им, но тотчас опустил, не коснувшись зверя.
— Еще, чего доброго, поднимется да выпустит мне кишки, — сказал он и, отойдя в сторону, прислонился к стене пещеры.
Барс и мертвый был так страшен, что долго никто не решался подойти к нему.
Только спустя много времени ребята отважились. Они приблизились к зверю, потянули его за хвост, потрогали остывающие лапы и затем осторожно, чтобы ни обо что не зацепить великолепную шкуру, стали выносить тушу из пещеры.
С трудом выйдя со своей тяжелой ношей на солнечный свет, ребята с восторгом посмотрели друг на друга. Вот так удача!
— Сейчас, Ашот, я награжу тебя медалью «За победу над барсом», — смеясь, сказала Шушик и прицепила к его куртке красивый листок инжира. — Теперь у нас уже двое награжденных.
Ашот запротестовал:
— Всем, всем! Почему это мне одному? — И, смущенный этой шуточной церемонией, поспешил переменить тему разговора. — Хвастаться нечем, — сказал он. — Барса медведь убил, а мы им лишь завладели.
— И вовсе нет! — возразила Шушик. — Ни медведь, ни барс не дались нам в руки сами — оба добыты нашими трудами.
— Как это так? — осведомился Гагик.
— А очень просто! Если бы Ашот не поставил капкана, то ни этот зверь не лежал бы тут, ни мясо медведя не висело бы у нас в пещере.
А ведь верно! Об этом даже сам Ашот не подумал. Капкан сыграл, пожалуй, большую роль, чем думали наши ребята. Ведь барс разъярился от боли, которую причинила ему впившаяся в лапу железка. В нормальном состоянии он не бросился бы на медведя, не пострадал бы так сильно в борьбе с ним и продолжал бы странствовать по скалам.
Опять товарищи хвалят Ашота, опять выдвигают на первое место. В первый раз с тех пор, как они попали в Барсово ущелье, Ашот покраснел от смущения. Нет, справедливые у него товарищи.
Он вспомнил о том злополучном тайном голосовании и... улыбнулся. А ведь всегда он вспоминал тот день с содроганием. «Горяч был, товарищей ни во что не ставил», — с искренним раскаянием подумал он. За несколько дней парень, казалось, вырос.
Да, эти перемены свершились быстро, очень быстро.
Но разве события, происходившие в Барсовом ущелье, не сменялись с такой же быстротой? И не этим ли можно объяснить, что с часу на час крепли, взрослели ребята?
— Асо, поаккуратнее снимай шкуру, смотри не порви... Саркис и Шушик тебе помогут, — сказал Ашот, очнувшись от своих мыслей. — Мы набьем ее травой, и у нас будет настоящий барс. Поставим в школьном музее. А я пока пойду за копьями.
И Ашот снова вошел в пещеру.
— «Нигде не порви!» — повторил Асо. — О, да ведь она уже порвана! Погляди, Шушик.
— Как думаете, чьим это копьем? — спросил Гагик, вглядываясь в дырочку в шкуре.
— Судя по силе удара, твоим, — улыбнулась Шушик. — А эта царапинка, вероятно, от копья Ашота. Асо, погляди-ка внимательно: два других копья, кажется, вовсе не попали в зверя. Вот так молодцы!
Но Асо обнаружил на шкуре еще одну небольшую дырку, значит, трое из четверых попали.
— Ладно, сейчас Ашот принесет копья, и все выяснится, — сказал Асо, продолжая умелыми движениями ножа снимать шкуру.
Саркис помогал ему, как всегда угрюмо нахмурив брови.
— Ох, и много же у него жира! Жаль только, что поганого, — покачал головой Асо, а потом, поглядев на Саркиса, многозначительно добавил: — Пусть и волк лесной не живет одиноко... Да, товарищу цены нет! С хорошим товарищем не пропадешь.
Ашот вышел из пещеры с топором и каменным молотком на плече, со связкой копий в руках. Ослепленный солнечным светом, он щурил глаза и долго не мог прийти в себя. Ему хотелось как можно скорее осмотреть копья и выяснить, чье же именно вонзилось барсу в бок. Но Асо, заметив кровь, застывшую на острие своего копья, быстро выхватил из рук Ашота все копья и одно за другим воткнул их остриями в землю.
— Что ты делаешь? — схватил его за руку Ашот.
— Ничего, чищу... Опоганились, — с невинным видом ответил пастушок.
Земля стерла следы крови, и таким образом так и осталось загадкой, чьим же копьем был нанесен барсу смертельный удар.
— Ведь мы же должны были решить, — смущенно пробормотал Ашот.
— Зачем? Разве не ясно, что... — И, широко улыбнувшись, Асо протянул Ашоту его копье: — Вот! Кровь была на этом копье. Держи!
У Ашота восторженно забилось сердце.
— Да? — вспыхнул он.
А Шушик смотрела на пастушка и думала радостно: «Поглядите-ка только, какое у него сердце».
Асо перехватил ее взгляд и смущенно опустил голову.
— Кровь в самом деле была на моем копье? — взволнованно переспросил Ашот. ,
Он искренне поверил в это и был обрадован и горд. Когда он с Гагиком снова пошел в пещеру за костями, Шушик тихо спросила у Асо:
— Зачем ты это сделал?
Пастушок смутился так, точно его уличили в чем-то нехорошем. Сначала он попытался уверить девочку, что сказал правду, но, поняв, что она все знает, сознался.
— Унижать товарища нельзя, — сказал он серьезно и торжественно.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
О том, что это была за пещера и что нашли наши ребята в ее темных глубинах
Асо еще не окончил своей работы, когда из пещеры выбежал Гагик, приставив к голове гигантские рога. Шушик даже отскочила:
— Ой, какие рога! Чьи они?
— Глава натуралистов считает, что когда-то они украшали голову гигантского кавказского оленя. Таких оленей больше нет. Вы поглядите — словно ветви дуба! И как только этот олень прошел по такому узкому ходу? .Удивительно!
Вышел из пещеры и Ашот. В одной его руке была школьная сумка Шушик, набитая мелкими костями, в другой — череп с витыми рогами. Какому животному он принадлежал? Конечно, не муфлону-самцу, не козлу. Но кому же?
— И на что столько костей? — удивилась Шушик.
— Что? — возмутился Ашот. — Ни одной не оставлю! Понимаешь, мы кладбище животных нашли. Увидите, сколько ученых займется этими костями. Ну, скорее, Гагик, Шушик, пойдем...
И они без конца ходили в пещеру и обратно, вытаскивая оттуда кости всех размеров, всех видов. Столько разных животных! Когда и зачем входили они в эту пещеру? И травоядные, и грызуны, и хищники.
Было за полдень, когда ребята, устав, уселись возле пещеры.
— Мы тут и пообедаем, — объявил Ашот. — Гагик, сбегай домой за мясом. Поедим и попробуем разобраться, понять, что это были за животные и зачем они сюда забрались.
Вскоре на огне зашипела наколотая на вертел медвежатина.
Асо целиком, не разрезая, снял наконец с барса шкуру и накинул на плечи Шушик.
Гладкая, блестящая шкура так и сверкала на солнце, червонное золото меха переливалось, играло. Трудно было представить себе, что такая красота еще недавно принадлежала коварному и кровожадному хищнику.
В шкуре было метра полтора, да и в хвосте не меньше метра.
— А вот я сейчас стану барсом и погляжу, выдержит ли сердце Саркиса. — И Гагик влез в шкуру зверя и зловеще заурчал: «Уахк, уахк, уахк!»
Все рассмеялись, снисходительная улыбка появилась и на лице Саркиса.
— Слава небесам, наконец-то солнце из-за туч вышло! — поклонился Саркису Гагик. — Ну, расстелите-ка шкуру. На ней пообедаем. Полюбуйтесь, дела-то какие! Несколько дней назад он нас в ужас вгонял, а сегодня это наша скатерть.
Пообедав, ребята занялись костями, найденными в пещере. Одну за другой они осматривали их, строили разные предположения.
И здесь Ашот еще раз удивил всех своими знаниями. Оказалось, что он серьезно занимался зоологией, перечитал много книг. Его интересовали все мелочи, связанные с животным миром: и строение тела животного, и его привычки, и повадки.
Каких только костей не нашли ребята в пещере! От крошечной косточки из хвоста лисы до огромных костей давно вымершего оленя. Ашот любовался этими бесформенными, выпачканными в глине грудами останков.
— Это — лодыжка козла. Это — кусок клешни рака, — говорил он, — а это — клюв куропатки.
— Постой, постой! — прервал Ашота Гагик. — Ты мне, как дядя отшельник, евангелия не читай.. Какое отношение имеет куропатка к этой пещере?
— Куропатка? Она попала в пещеру в брюхе филина, — не растерялся Ашот. — А филины, как ты уже знаешь, в этой пещере живут. Днем они прячутся в пещере, а ночью охотятся.
— Да, может быть, — неохотно согласился Гагик. — Но если даже ты и прав, что из этого? Кому это нужно?
— Почему? — удивился Ашот. — Ведь каждая из этих косточек о чем-нибудь рассказывает.
— Э! Не это нам сейчас важно, — пробормотал Гагик.
Но Ашот решил не обращать на него внимания.
— Вот эти рога, — упрямо продолжал он, — о многом говорят. Гигантские олени, которые носили их, жили в лесах. Значит, раньше здесь были большие и густые леса. Вот череп осла, вот копыто лошади, — перебирал Ашот свое богатство .
— Ну уж и сказал! — снова с сомнением покачал головой Гагик. — Лиса — верно, барсук — верно, ну, а лошади-то с ослом что тут было делить? Нет, брат, заливаешь ты.
— Да это же так понятно! — до корней волос вспыхнул Ашот. — Звери разорвали лошадь или осла и по кускам притащили в это укромное место.
— Умнейшие вещи говорит, а? — вынужден был признать Гагик. — Но вот самого главного ты все-таки не сказал: зачем наш милый барс забрался в эту пещеру?
Юный натуралист на мгновение задумался, но потом, словно вспомнив что-то, оживился.
— Эта пещера была кладбищем животных, — ответил он. — Сюда они приходили, когда чувствовали приближение смерти, забирались в самые темные углы и ниши и там подыхали. Отец говорит, что умирающие животные всегда пытаются уйти подальше от глаз, скрыться.
— Вот теперь я верю, что ты охотник. Ну, а поскольку я на две недели старше, подойди, я по-отцовски поцелую тебя. И можешь говорить теперь сколько тебе угодно!
Гагик встал и, взяв из костра кусок угля, большими буквами написал на скале над входом в Пещеру барса:
КЛАДБИЩЕ ЖИВОТНЫХ
открыли под руководством Ашота Сарояна
юные натуралисты средней школы
имени Степана Шаумяна в селе Айгедзор
17 декабря 1953 года
Сделав эту надпись, он отступил на несколько шагов и, подбоченясь, с гордостью разглядывал свое произведение.
— Вот и памятная доска! Не говорил ли я, что в конце концов все будет хорошо!
Ашот слепил снежок и тщательно стер им с «памятной доски» слова «под руководством Ашота Сарояна».
«Раньше он никогда бы не сделал этого», — невольно промелькнуло в уме у Шушик. Она ничего не сказала и только улыбнулась Ашоту, а он, довольный своим поступком, тихо, как бы самому себе, сказал:
— Вот так-то лучше. Ну, вставайте, пора возвращаться.
Солнце зашло, и отблески его лучей уже затухали позади горных хребтов, когда, нагруженные своими трофеями, ребята пришли домой, в Пещеру отшельника.
Их сердца были спокойны. Враг уничтожен, и теперь они уже не погибнут. Наоборот, быть может, даже принесут какую-то пользу своей стране и ее науке.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
О том, что не единым хлебом сыт человек
Так, ценой великих испытаний и усилий, ребята достигли спокойствия и некоторой обеспеченности. Погода была хорошая, они во всеоружии готовы были встретить и дурную. Топливо было, пища — тоже. Было и жилье, теплое, удобное. Пусть горы Малого Кавказа посылают в ущелье сколько угодно метелей и вьюг — теперь они не страшны.
Набив травой шкуру барса, Ашот поставил чучело в одном из углов пещеры. Дико пофыркивая, сторонилась его Чернуха и с такой опаской загораживала собой своего детеныша, словно это бездыханное чучело могло вдруг ожить и разорвать ягненка.
Шушик разостлала на полу пещеры широкое пальто Ашота и, высыпав на него зерна пшеницы, начала очищать их от сора. Она собиралась варить кашу. Гагик с интересом наблюдал за работой девочки.
— Плов с мясом будешь делать, Шушик? — с необычайной для него скромностью спрашивал он.
— «Плов, плов»! У тебя одно на уме — как бы поесть! — И, подняв голову, Шушик сказала с упреком: — Вы все только о еде и беспокоитесь. А чистота? Мы совсем одичали. Гагик и Саркис даже не умываются.
И правда, теперь, когда они были сыты, новые требования предъявляла к ним жизнь. Еще десять дней назад Шушик хотела поднять этот вопрос, но побоялась, что мальчишки посмеются над ней. А сейчас ее слова достигли Цели.
— А как же умываться без мыла? — спросил Гагик.
— Мыло я нашла.
— В Барсовом ущелье — мыло?
— Да, то, что может заменить мыло. Пойду сейчас принесу, тогда и узнаете.
Пониже Глиняных копей Шушик остановилась и долго возилась здесь, что-то выкапывая из земли.
Вскоре она вернулась в пещеру с комком серой крепкой массы в руках.
— Что это?
— Дикое мыло, кил. В нем есть растительные жиры. Во время войны мама стирала этим мылом. А если сюда прибавить еще немного жира, совсем хорошо получится. Давайте делать мыло! Нарежем жир, вытопим... А, Гагик?
Гагик отнюдь не был чистюлей и неохотно принял участие в производстве мыла, тем более что на это дело потребовался еще и ценный медвежий жир.
Но работа все же началась. Когда ребята смешали расплавленный жир с массой, принесенной Шушик, хорошо ее вымесили и, разделив на кусочки, придали им форму мыла, Шушик сказала:
— Ну, берите теперь каждый по куску и мойтесь, а я буду поливать. Ах, неряхи, только о еде и думаете!
Кил и горячая вода действительно прекрасно смывали грязь с лица и рук. Шушик с помощью Гагика вымыла даже голову и от этого сразу повеселела, оживилась.
— Согрейте еще воды и вымойте ноги, — распорядилась она, и ей никто не возразил: все понимали, что в этой области она хозяйка. — И вообще, объявляю сегодняшний день санитарным. Наберем воду во все посудины, согреем, и я буду стирать белье — свое и ваше.
— Эге, это дело трудное!
— Ничего трудного. Ну, пошли за водой.
— Пойдем. Но зачем ты будешь стирать? Свое белье мы и сами постирать можем, — сказал Ашот.
Гагику такая деликатность вовсе не пришлась по вкусу.
— Эх, не даешь ты человеку возможности послужить коллективу! — с досадой сказал он.
— Вы подумайте, как хорошо: теперь у нас будет чистое белье, а ведь это очень важно, очень! Какая жизнь в грязи, — продолжала Шушик.
Она так вдохновилась своей маленькой победой, что предложила устроить даже баню.
— Это так просто! Стоит только заделать щели в двери, раскалить камни и облить их водой. Поднимется такой пар, что пещера станет настоящей баней. Вода горячая — купайся вволю!
Гагик открыл было рот, чтобы возразить, но Ашот не дал ему сказать и слова:
— Шушик права. День сегодня теплый, настоящий банный день. Будем купаться. Шушик, ты набери мелких камней около пещеры, Асо нарежет веток и сделает для каждого по венику — по русскому обычаю будем мыться. А мы с Гагиком пойдем за водой.
— Что-нибудь и мне поручи, — сказал Саркис.
— Тогда веники будешь готовить ты, а Асо пусть вместе с Шушик собирает камни.
Приготовления к бане не отняли много времени. Часа через два вода была нагрета, камни накалены, и от жаркого огня в пещере стало совсем тепло.
— Ну, вы пока раздевайтесь, а я сбегаю принесу еще немного мыла, — сказал Гагик и выбежал из пещеры.
Шушик в это время пасла на освещенном солнцем лужку Чернуху, а ягненка держала на руках. Она должна была купаться во вторую очередь. Но ждать пришлось долго. «Видно, что-то произошло в пещере», — начала тревожиться девочка.
А произошло вот что.
Ребята давно уже почти искупались, но ждали Гагика, а его все не было.
Ашот решил сходить за ним.
Он нашел товарища дремлющим, спрятавшимся за камнем в ивняке.
— Как тебе не стыдно! Куда ты пропал?
— Не могу, — коротко ответил Гагик.
— Чего не можешь? Заболел ты, что ли?
— Не могу... не могу, — тупо твердил Гагик. — Дома вымоюсь.
Ашот не знал, то ли смеяться ему, то ли злиться, но натура взяла верх, и он стал выговаривать Гагику:
— А еще о недостатках Саркиса говорил, о том, что его трудно исправить! На себя-то посмотри! Сбежал! И от чего сбежал? От мытья!
— Переменюсь я, братец... На какой образец хочешь, на тот и переменюсь. Только о бане лучше со мной не разговаривай, я в такой холод раздеваться не могу.
— «Не могу, не могу»! Заладил одно и то же! — разозлился Анют. — Ты бы о коллективе-то подумал! Нельзя же нарушать правила общежития!
— Опять лекция! Ах, Ашот-джан, речи твои — услада моя. Трудно оторваться от них!
И, словно приговоренный к казни, поплелся Гаги домой, а Ашот, все еще опасаясь, что товарищ снова сбежит, конвоировал его вплоть до самой пещеры.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
О том, что нет худа без добра
В борьбе за существование ребята случайно сделали ряд важных, суливших стране большую пользу открытий. Они и не помышляли об этом, им и в голову не приходило, что опыт их пребывания в пещере может многое подсказать не только их селу, но и всей стране.
Один Ашот делал из своих раздумий некоторые выводы и считал их такими важными, что ожидал лишь подходящего момента, чтобы поведать о них товарищам.
И этот момент наступил.
После купания ребята сидели у костра, посвежевшие, повеселевшие. Только Шушик, уединившись с Асо, что-то терпеливо объясняла ему,— кажется, грамматические правила.
— Нам надо обсудить несколько новых событий, происшедших за последние дни,— официально объявил Ашот.— Прежде всего — Чернуха.
— Ну, что тут обсуждать? Чернуха есть овца. Она родила и пришла вслед за ягненком,— зевнув, сказал Гагик.— Давайте-ка лучше подумаем, как нам сберечь медвежье мясо, чтобы оно до весны не испортилось.
— Не испортится, не бойся. Пусть себе лежит в том холодном углу, уцелеет. А ты вот скажи, почему Чернуха родила именно сейчас.
— Э, не все ли мне равно?
— Нет, не все равно,— ведь ягнята Чернухи принесут нашей ферме большую пользу. Это,— Ашот указал на новорожденного,— уже новая порода овец. Они не станут погибать зимой от холода, а корм будут искать под снегом.
Асо так обрадовался, как радуются только простодушные люди.
— Верно!—воскликнул он.— Новая, выносящая холод порода! Мой отец с ума сойдет от радости!
— Радоваться можно,— рассудительно сказал Гагик,— но сходить с ума не следует. Не пора ли нам обедать, Ашот? Ведь мясо...
— Потерпи, Гагик, мы ведь только что начали... Ашоту дай только волю — до света будет говорить о животных, о природе. Разговор о «морозоустойчивом» ягненке навел его на новую мысль.
— А кто знает, какой вред принес колхозу нынешний ранний снег? — неожиданно спросил он.
— Часть хлопка осталась под снегом.
— Нет, Шушик, хлопок можно будет собрать и весной, хотя качество его будет не то. Но вот виноградные лозы мы, конечно, не успели прикрыть землей, они оказались на холоде и замерзнут. Пойдем, пока день впереди, в Виноградный сад, там все и выясним.
В саду они вскопали снег, подняли лежавшие под ним лозы и нашли под ними опавшие ягоды винограда. Ночной мороз прихватил их и сделал твердыми, как орешки.
— Ах, прошли те счастливые денечки, когда мы ели свежий виноград! — вздохнул Гагик.— И зачем ты нас сюда привел? Чтобы напомнить о счастливом прошлом?
— Нет,— сказал Ашот.— Мы должны обрезать лозу и прикрыть землей. Асо, дай сюда ножик, а вы возьмите топор и прорубите в земле канавку.
Когда достаточное количество черенков было собрано и зарыто в землю, Ашот присел на камень.
— Да,— торжественно сказал он,— немало горя мы здесь хлебнули, но ради одних этих черенков стоило пострадать. Ведь они дадут возможность колхозу разбить новый сад, и в этом саду не нужно будет зарывать лозу осенью и весной отрывать: здешняя лоза привыкла к морозам.
Асо с удивлением увидел, что слова Ашота необычайно обрадовали и Гагика, и Шушик, и даже Саркиса. Проводя все дни свои с овечьими стадами, он не мог понять всего значения этого открытия так, как поняли его дети виноградарей. Они-то знали, с какими трудами и расходами связаны ежегодные осенние и весенние работы в виноградных садах. Тем более, что эту работу и механизировать-то очень трудно. Каждую осень после сбора урожая не только все колхозники были заняты тем, что укрывали лозу, но приглашали для этого людей из горных районов, лишь бы успеть. А если зима, как в этом, 1953 году, наступала внезапно, лоза гибла, и целых три года надо было ждать, пока начнут плодоносить новые кусты.
Дикий виноградник Барсова ущелья мог многое подсказать виноградарям — ведь и эту лозу посадил человек. Часть ее в зимние холода погибла, другая приспособилась к суровым природным условиям, к холоду, к засухе, и давала урожай. Она одичала, так как не было человека, который ухаживал бы за ней, зато с годами приобрела особую жизнестойкость, сопротивляемость невзгодам, болезням.
Все это ребята прекрасно поняли и потому с воодушевлением принялись за работу. Они прорыли канавы — траншеи и заботливо укрыли в них большое количество черенков.
— Вот это дело! Из-за этой нашей лозы сюда, может, и ученые приедут,— сказал Ашот.
Пока ребята работали, к ущелью незаметно подкрались сумерки, в расщелинах скал сгустился туман.
— Будь он неладен, этот поток! — подмигнув товарищам, сказал Гагик.— Не унеси он моего аба, я бы сейчас Шушик прикрыл.
Асо понял намек и погрозил Гагику дубинкой.
— А ведь верно: в полдень в бане парились, а сейчас тоже как из бани — все мокрые. Идем-ка,— распорядился Ашот,— не заболеть бы.
С еще большим нетерпением ожидали теперь ребята того дня, когда вернутся в село. Ведь не с пустыми руками они придут, а с ценными, полезными находками. И люди смогут сказать, что даже запертые в скалах, оторванные от жизни пионеры села Айгедзор думали о своей стране, сделали для нее кое-что хорошее.
Все дышало в этот вечер миром. Певуче гудела новая печка, распространяя приятное тепло. Ни дыма, ни копоти не было теперь в пещере, воздух был чистый и свежий.
Чернуха, кажется, уже убедилась в том, что барс не может ожить. Она спокойно лежала у него под боком и мирно пережевывала жвачку.
Асо снова вынул свою волшебную свирель, и ее сладкие, мелодичные переливы переносили ребят на зеленые луга Кавказских . гор, в мир чистых душою пастухов-кочевников.
Асо играл, а Чернуха, жуя травинку, чутко вслушивалась в звуки свирели. Так, слегка склонив голову, слушал своего хозяина и друг его Бойнах. Ягненок уютно пристроился на своем обычном месте — на коленях у Шушик. Даже ночью девочка не расставалась со своим любимцем и засыпала, обняв его. Вероятно, в благодарность за это с особенной нежностью относилась к Шушик Чернуха
Она тоже ложилась поближе к девочке и, не спуская глаз с ягненка, до самого рассвета не переставая жевала жвачку.
В этот вечер другой питомец Шушик, ежик, почему-то вовсе не вышел из своего убежища, и это было странно.
Шушик пошла за ним, принесла к печке, но ежик был необычно скучный, вялый, ни на что не реагировал.
— Заболел мой ежик...— расстроилась девочка.— Посмотри, Ашот: он не бегает, не ест.
— Засыпает. В зимнюю спячку впадает, не буди,— объяснил Ашот.— Давай отнесем его в гнездо.
Они наполнили впадину в стене сухими листьями и травами и уложили на них ежика.
— Пусть никто его не беспокоит, он уже уснул... до марта месяца,— сказал Ашот.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
О том, что было бы, если бы...
На сорок пятый день своего плена, сытно поужинав, ребята уселись вокруг печки и долго молчали, думая каждый о своем.
Саркис сидел, мрачно опустив свою большую голову. Чем больше он сближался с ребятами, тем все более задумчивым и молчаливым становился. Большая внутренняя борьба происходила, по-видимому, в сердце мальчика.
Подняв глаза на Ашота, он вдруг спросил:
— Когда мы вернемся в село, как мне жить?
Его томил вопрос об отношениях с отцом, но прямо сказать об этом мальчик не смог.
— Как жить? Так, как подскажет тебе твоя совесть.
— Моя совесть? Моя совесть говорит мне...— Он помолчал и, словно отважившись, взволнованно добавил: — Но тяжело, ведь он отец мой!
В самом деле, трудную задачу задал товарищам Саркис. Что сказать ему, что посоветовать? Все молчали, и только Ашот, как наиболее решительный и, к слову сказать, наиболее прямолинейный, глядя в глаза Саркису, сказал:
— Что, по-твоему, важнее для пионера: личные интересы или интересы колхоза?
Снова воцарилось молчание, но оно о многом сказало Саркису. Значит, все думают так же. Значит, настало время решать.
— Хорошо,— только и смог он сказать, но взгляд его, выражение лица, высоко поднятая голова — все свидетельствовало о победе, которую мальчик одержал над самим собой.
Прошло еще несколько минут, и Саркис сказал:
— В селе мне никто не говорил об отце. Почему вы молчали? Чем раньше я узнал бы правду, тем лучше было бы для меня. Ведь о его поступках я многого не знал.
Вопрос был поставлен разумно, и Ашот раздумывал, как ответить на него, когда вмешался Гагик:
— Ты слышал поговорку: «У того, кто говорит правду, должен конь под седлом стоять, чтобы, сказав, можно было сесть и удрать».
Ребята засмеялись, а Гагик серьезно продолжал:
— Да, тот, кто говорил правду, должен был бы сейчас же унести ноги в Барсове ущелье, чтобы голову спасти. Ну, а раз мы и так оказались в этом ущелье, чего же молчать?
— Это, конечно, ответ несерьезный,— возразил Ашот.— Дело в том, Саркис, что, если бы мы в селе обо всем этом тебе сказали, не подействовало бы. А здесь — другое. Условия другие. Тут мы все вместе открыли тебе глаза, и обстоятельства. помогли этому:.. Сам знаешь, какие. А потом, ты думаешь, что мы в селе умалчиваем о несправедливых делах? Говорим! Но там часто услышишь: «Вы еще дети, не вашего ума дело». Нет, нашего! — Левая щека его нервно дрогнула, а глаза заискрились всем знакомым огнем.— Пусть не думают, что мы ничего не смыслим. Мы всё видим и понимаем! — повысил он голос.— Вот вырастем — докажем.
— Ашот, а ты, когда вырастешь, будешь нашим председателем? — простодушно спросил Асо.
Все засмеялись, а Ашот так прямо и ответил:
— Да, буду! Я себе целью поставил стать председателем нашего колхоза. Как хотите это назовите — честолюбием или еще чем. Я стану агрономом. Думаете, к славе стремлюсь? Нет, я хочу помочь нашим колхозникам, хочу, чтобы им лучше жилось и чтобы не было несправедливостей.
— Интересно! Расскажи, как же ты будешь править селом? — с лукавой усмешкой попросила Шушик.
Ашот открыл было рот, чтобы ответить, но Саркис перебил его.
--Погоди, Ашот,— сказал он.— Вот вы тут много говорили о колхозном складе и о лавке в Ереване. Даже Гагик как-то сказал, что склад и лавка портят людей. Это верно. Я с этим делом знаком. А ты скажи, что надо сделать, чтобы наша лавка не портила продавца. Ведь там продукты, деньги. Какого бы честного человека ни приставил, все равно постепенно испортится. И склад тоже. Что хочешь говори, но склад — соблазнительное дело.— Саркис покраснел, словно уличенный в чем-то нехорошем.
— Неверно! — возразил Ашот.— Вот я расскажу вам одну историю, и ты, Саркис, увидишь, что склад может соблазнить только очень слабовольного, малодушного и, прости, жадного человека. Эту историю я слышал от отца.
Ашот остановился, смущенно посмотрел на Саркиса, но потом" махнув рукой, начал:
— Может, то, что я скажу, и обидит кого-нибудь, но все равно... Когда советская власть только что установилась в Ереване, отца назначили в охрану центрального ереванского склада. С тем же оружием, какое у него было, в той же походной шинели он и пошел туда. В Армении тогда свирепствовал голод, люди болели тифом и другими болезнями. Все получали в день по полфунта селедки и по четверти фунта хлеба. В дни военного коммунизма, говорил отец, зарплаты не было. Но работали все с большим воодушевлением.
В эти дни с севера пришел поезд и остановился у ереванского вокзала Вагоны до потолка были набиты мукой и шоколадом. Когда складские рабочие выгрузили продукты и разошлись по домам, они, конечно, надеялись, что им тоже кое-что достанется, и эту радостную весть принесли своим семьям.
Целый день люди работали на складе, и запах шоколада кружил им головы. Некоторые, может, и думали хоть по кусочку взять детям. Разве заметят? Ведь его было очень много! Но даже в этих еще неграмотных людях революция воспитала высокую сознательность. «Как можно? С какой совестью ты понесешь своим детям шоколад, когда другие дети умирают от голода?»
В сердцах работников склада происходила жестокая борьба, и борьбе этой положил конец приехавший в склад народный комиссар продовольствия Александр Бекзадян.
Он обошел все помещения и остался доволен. Запах шоколада и его раздражал, мучил — ведь комиссар получал тогда паек не больший, чем рядовой рабочий.
«Товарищ комиссар, вы хоть бы кусочек съели»,— предложил ему заведующий складом.
Но комиссар отказался. Он попросил собрать служащих склада и сказал им:
«Товарищи, сейчас наша страна — это страна сирот. Я приехал, чтобы лично попросить вас не дотрагиваться до шоколада: советская Россия прислала его для наших сирот».
Сказал и уехал. И никто из сорока семи человек не прикоснулся к шоколаду.
Видите теперь, что честного человека не испортит никакая должность.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
О том, что пишет знатный охотник Борода Асатур своим друзьям в Айгедзоре
Огоньки среди скал, которые увидел Паруйр, проезжая ночью мимо Барсова ущелья, все время не давали ему покоя. Они неотступно возникали перед ним, то ярко загораясь, то теряясь во мгле, словно падающие звезды.
Инстинкт подсказывал Паруйру, что тут что-то кроется, но мысли были затуманены, путались, и разрешить загадку ему было не по силам. И все же однажды ночью, когда он беспокойно ворочался в постели, его вдруг осенило: «Когда пропали ребята? Седьмого ноября. А поток? Поток пронесся двадцать пятого.— Паруйр хорошо запомнил этот день.— А раз так,— рассуждал он,— то как могли попасть в него ребята восемнадцать дней спустя после того, как они пропали?»
От этой мысли сердце Паруйра забилось так сильно, что он вскочил с кровати и зажег свет:
— Жена, вставай!
— Ты что, рехнулся? — рассердилась она.
— Конечно, рехнулся. Вот скажу сейчас — рехнешься и ты. Сын наш не утонул!
И Паруйр взволнованно поделился с женой пришедшей ему на ум мыслью. Утраченные было надежды вновь воскресли в сердцах супругов, и всю ночь они провели без сна, увлеченно строя разные догадки. А утром, чуть свет, Паруйр поднял на ноги всех матерей и отцов пропавших ребят, и они спешно собрались на совещание. Не любил Арам Паруйра, не считал его серьезным человеком, а потому и сказал в ответ на его слова:
— Вот еще тоже! А может, быть, поток и седьмого проносился? Откуда ты знаешь?
И, махнув рукой, ушел. Беспокойно бегавшие глаза Паруйра действовали ему на нервы.
Начались споры, расспросы, однако никто не мог сказать точно, вытекал ли седьмого ноября из Барсова ущелья поток. Это ведь далеко от села, да и место пустынное.
И так же быстро, как возникли, увяли новые надежды родителей. Слишком неоспоримы были факты: ведь что ни говори, а вещи детей были найдены в русле потока.
Не успел Арам задуматься как следует над услышанным, как пришло письмо от старого, охотника — Бороды Асатура.
«От севанского села Личк моему приятелю Араму, всем близким пропавших ребят, всем большим и малым Айгедзора привет! — так начиналось это письмо.— Примите уважение очагам вашим, и да будет обилен ваш хлеб.
Арам-джан! Небо свидетель, сна и покоя не знаю с того дня, как оставил вас с мокрыми глазами и вернулся в наше село. Много ночей с того дня не спал я до свету, думая о пропавших детях. А когда мать нашего Грикора получила письмо о том, что ребят унес поток, сердца наши и совсем заныли. Вот и подумал я тогда о делах мира сего. Но, Арам-джан, со вчерашнего дня и ещё одна мысль вошла мне в голову и не дает покоя. Думал я над нею всю эту ночь и решил, что не могли ребята утонуть в потоке... Спросишь, почему?
Первое, Пятеро ребят не могли уснуть одинаково глубоко — так, чтобы ни один не услышал приближения воды. Этому я не верю. Не забывай, что человек в лесу и в поле спит всегда настороженно. Такова природа. Сам того не понимая, он остерегается всего — животных, разных случайностей. Значит, хоть один из пяти должен был спать так чутко, что поток не мог бы застать его врасплох. Он бы и товарищей поднял и сам отбежал бы в сторону. Это одно.
Второе. Быстрые горные реки и потоки всегда выбрасывают утопленника на берег.
Третье. Как мог поток унести всех? Хоть один уцепился бы за куст или за камень — так подсказывает мой разум.
Четвертое. Поток не мог снять с пастушка-курда аба. Понял? А уж собака-то и вовсе не могла утонуть. Ты ведь должен знать, что собака, если она с хозяином в лесу, никогда возле него не заснет. Она может притвориться спящей, но и с закрытыми глазами все видит, все слышит. Собака еще издали почует приближение опасности и всегда предупредит хозяина. Значит, заслышав шум потока, собака должна была вскочить, залаять, дать знать... А если бы она сама попала в поток, то спаслась бы, выплыла.
Понял, Арам-джан? Мы с тобою всю жизнь на природе, и потому я спокоен — ты меня поймешь. Послушайте меня: идите вверх по руслу потока. Поднимитесь по этому пути и поглядите, не оставил ли поток там, наверху, какие-нибудь следы ребят. Если, найдете, надо будет пробраться в Барсова ущелье, раз воды вырываются оттуда.
Вот, Арам-джан, мой добрый совет вам, и да посмотрит на вас ласково глаз неба, и да найдет каждый свою дорогую потерю.
Остаюсь, желая вам добра,
охотник Асатур.
1953 года, декабря 17-го.
Под диктовку деда Асатура написал его внук Камо».

Письмо деда Асатура придало некоторый смысл слухам, распространяемым Паруйром, и кровь в жилах Арама закипела, сердце забилось чаще, сильнее.
Выйдя из дому, он тотчас же побрел к Аршаку.
— Аршак, мы ведь не искали ребят выше главного шоссе?
— Нет. Зачем было искать? Все ясно,— подавленно сказал Аршак.
— Ясно-то ясно, но было бы неплохо и наверху поглядеть. Мы ведь ни одного тела не нашли, значит, есть еще надежда...
— Эх! — махнул рукой Аршак.— Были бы живы, откуда-нибудь да подали бы голос. Нет, понапрасну это. Нашли же мы одежду.
— Одежду? Разве мог поток снять с них одежду? — повторил Арам слова деда Асатура.— Пойдем, говорю... Послушай меня.
Аршак уступил. Оседлав лошадей, они спустились к руслу потока.
Здесь, привязав лошадей к кусту, они снова пошли по следам, оставленным потоком, но -теперь уже не вниз, а вверх от дороги, к краям кряжей, за которыми вдали виднелись рыжие скалы Барсова ущелья. По дороге им попадались ветки, вынесенные из ущелья водой.
— Откуда бы им взяться, этим веткам? Ведь вода через лес не пробегает. Раньше мы их тут никогда не видали,— вслух размышлял Арам.
И чем выше по течению потока поднимались они, выискивая в его сухом русле признаки жизни, тем сильнее одолевало Арама какое-то странное, беспокойное чувство.
Но вот наконец он нашел то, что, казалось, искал. Это была еловая ветка, оставленная потоком на одном из его берегов.
Арам взволновался.
— Они в Барсовом ущелье были, наши ребята! — воскликнул он.
— Откуда ты знаешь?
— Ветка обрезана ножом.
Однако Аршак снова безнадежно махнул рукой.
— Что мне ветка! — грустно сказал он.
Но, закаленный в охотничьих походах, Арам не принадлежал к числу тех, кто быстро разочаровывается. Увлекаемый какой-то смутной надеждой, зародившейся в его сердце, он упорно продолжал поиски.
Арам верил в счастье не так, конечно, как верят в него суеверные люди. Он называл счастьем неожиданное открытие, находку, неожиданно подвернувшуюся дичь. «Охота — дело счастья», «Повезет — пустым с охоты не вернусь». И такое счастье часто улыбалось ему в лесах и полях, часто вызволяло его из самых, казалось, безнадежных положений. Вот и сейчас он на него полагался.
— Опять ты не так понял, Аршак. Дело не только в ноже, а в том, что ветка-то из Барсова ущелья сюда попала.
— Почем ты знаешь? — с недоверием спросил Аршак.
— Подумай сам! Где же ты еще елку видел на пути потока? Нигде их нет!
Аршак посмотрел вверх, туда, откуда вытекал поток. Там в лучах заходившего солнца переливались окружавшие ущелье красно-рыжие скалы. Издали они были похожи на великолепные дворцы, окруженные крепостными стенами, башнями. И на этих красных скалах кое-где зеленели небольшие разлапистые елочки.
— Ладно... Скажем, что ветка эта и верно из Барсова ущелья.
— А значит, что и книжка из Барсова ущелья сюда попала и аба Асо.
— Э, брат Арам, не все ли равно, где погибли наши дети — в поле или в горах? — мрачно сказал Аршак.— Темнеет, едем-ка домой.
— Нет, нам нужно проникнуть в ущелье,— жестко возразил Арам.— Кто знает! На свете бывает много случайностей.— И вдруг радостная улыбка озарила его смуглое похудевшее лицо.— А вдруг они живы? Вдруг они и книжку и одежду нарочно бросили в поток, чтобы хоть так дать знать, где находятся? Ах, где же ты, счастье охотничье? — И Арам так вздохнул, что, казалось, вся душа его вырвалась с этим вздохом наружу.— Ну, что ты задумался? Идем!
— Что ж, идем,— вяло отозвался Аршак.
Они подошли к скалам, закрывавшим ущелье со стороны Арарата, и остановились у русла потока, там, где он низвергается со страшной высоты, унося с собой все, что лежит на пути. У самого подножия поток вырыл глубокую яму, и в этой-то яме Арам нашел скрюченный от воды и солнца детский башмак.
— Смотри, Аршак! — радостно воскликнул он.— Смотри! Говорю я тебе, что они в Барсовом ущелье были! Мудрец этот дед Асатур, прямо мудрец! Ведь это, наверное, ботинок Шушик, дочери Ашхен.— Несколько секунд он горестно молчал, раздумывал.— Бедная девочка! Нет, Аршак, видать, погибли наши ребята. Впустую Я надеялся на что-то. Когда люди дают о себе знать, они кидают бумаги, книги, ну, на худой конец, какую-нибудь лишнюю куртку. Но не станут же они снимать башмаки и ходить босыми по снегу?
И, ослабев, Арам сел на камень. Сердце его сжималось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Нет, пропал, погиб его красавец сын, его надежда. Какого охотника он из него готовил! Как учил быть бесстрашным, не бояться даже барса, быть ловким и увертливым, как рысь, и, как лев, великодушным. Да... Большое будущее ждало его умного и чистого сердцем сына.
— Пойдем,— пришел он в себя и поднялся.— Впрочем, нет, Аршак. Ты пойди возьми лошадей и вернись в село.
— А ты?
— А я поднимусь наверх, приду позже.
— Некуда тебе подниматься! Пойдем...
— Нет, нет. Ночь будет лунной, поброжу немного, погляжу, что там, за скалами. Да и не могу дома сидеть, сердце разрывается. Иди, иди.
Аршак подчинился и пошел к лошадям, а Арам, свернув вдоль подножия скал вправо, стал подниматься вверх по их склонам.
С сердцем, в котором все еще теплилась надежда, поднимался он на вершину гор, примыкавших к Барсову ущелью с востока. «Эх, где ты, судьбина? Обернулись бы слова охотника Асатура правдой, ничего бы мне больше от мира не надо»,— думал Арам, поднимаясь, тяжело дыша, на выступы рыжих скал.
Прежде чем выйти на место, откуда, как он понимал, к солончакам Араратской долины сбегали козы, ему пришлось обогнуть почти половину горы.
Это был уже знакомый нам верхний край той Дьявольской тропы, по которой ребята ушли, покинув ферму.
Арам сел на выступ и окинул взглядом расстилавшееся внизу Барсово ущелье.
Стояла последняя ноль осени.
Луна еще только поднималась на побледневший небесный свод. Ее неяркий свет озарил глядящие на запад хребты по ту сторону ущелья. На восточных же, по которым спустились ребята, еще царила мгла. Внизу мрачно разевала свой черный зев глубокая пропасть.
Арам сидел на камне, напряженно вслушиваясь в голоса природы. Но в царившей вокруг тишине он, казалось, слышал только, как пульсирует кровь в его жилах.
Но вот луна ярко осветила ивы и карагачи.
«Что это? — удивился Арам,— Ведь там, рядом с ивами, всегда были карагачи. У карагача темная кора. Почему они стали белыми? Кто мог так, догола, раздеть эти деревья?»
Странное дерево с раскинутыми в стороны обнаженными белыми ветвями встревожило Арама. Однако он сдерживал себя. Он был похож на человека, который, стоя на берегу узенькой, но быстро несущейся речки, не может решить, перепрыгнуть на другой берег или не рисковать.
Ему хотелось крикнуть, подать отсюда, с вершины скал, голос — для того ведь и поднялся он сюда, едва переводя дыхание. Но он боялся. Ведь если одни только горы и отзовутся ему своим гулким эхом, рухнет его последняя надежда.
Долго сидел он так и, наконец решившись, сказал самому себе:
— Ну, испытаем же тебя, мое счастье!
Он поднялся с места и открыл было рот, чтобы громко, как можно громче крикнуть, но так и не сумел. Словно какая-то сила сдавила ему горло, сердце страшно билось. Казалось, что от крика этого будет зависеть вся его жизнь — быть ему или не быть.
Арам переждал, заставил себя немного успокоиться, откашлялся и, наполнив легкие холодным, свежим воздухом гор, изо всех сил крикнул:
— Ашот, эй, Ашо-от!
«Ашот, эй, Ашо-от!» — загремело в горах.
Арам умолк. Он весь превратился в слух, замер и, стараясь не дышать, склонился над ущельем.
Прошло всего несколько секу